2. Жить без Родины и без рода-племени порой становится тоскливо, и память, сжалившись, подбрасывает образ из детства: дом деда Василия Тимофеевича на окраине Грозного. Перед домом растут три шелковицы и огромный грецкий орех. Весь тротуар перед деревянной калиткой, как в предчувствии бомбардировок, забрызган красными пятнами от упавших плодов тутовника и черными следами от разбившихся орехов. На участке за домом растут вишни, груши, яблони, персики, а в дальнем конце сада, перед сараем, густое, высокое, ветвистое абрикосовое дерево. Крыша сарая плоская, покрыта толем, на нем разложены газеты, на газетах сохнет курага. Жарко так, что босые ноги обжигает, когда спускаешься с дерева на крышу, но в тени листьев, на сучьях, мне пятилетнему в одних трусах и майке удобно, безопасно, сытно и видно далеко. Наверное, моя Родина там и была – в кроне абрикосового дерева на задворках дедова сада, пока сорок лет спустя в Грозный не вошли танки и не переутюжили, и не пожгли все вокруг. Сейчас там нет ничего родного – ни дедова дома, ни абрикосового дерева, ни даже могилы Василия Тимофеевича…

3. С шести до девяти лет я жил на окраине Краснодара в кирпичной пятиэтажке, стоящей на берегу Карасуна. Потом я понял, что это запруженное русло реки Кара Сун, а тогда это было просто любимое место для купания и рыбалки, которое я излазил вдоль и поперек и знал все ямы и каждый стебель камыша. Почти каждый день я ловил несколько красноперок грамм по сто, а однажды, лет в семь, вытащил настоящего карпа весом под килограмм и гордый тащил его домой прямо на удочке, чтобы все видели. Недавно я летал по делам в Краснодарский край и решил воспользоваться случаем, навестить могилы своего второго деда – Федора Ивановича и бабушки – Марии Алойсовны. Я специально прилетел на пять часов раньше, взял в аэропорту такси и попросил отвезти на кладбище и обратно. Через пятнадцать минут я заорал таксисту: «тормози!» - «в чем дело?» - «это мой дом!». Я его даже с дороги сразу узнал – стоит торцом к Карасуну, вот наш подъезд, увитый виноградом, я отщипнул виноградину и вспомнил ее вкус, потом вышел на берег и узнал место, где поймал карпа и даже в мельчайших подробностях вспомнил, как он клевал, и в какую сторону нырнул поплавок, и как гнулось бамбуковое удилище… Потом я стоял и смотрел на свой балкон, надеясь, что кто-то выйдет, но появился сосед сверху. «Вы не помните – здесь раньше жили Марьины?» – крикнул ему. "Подождите" - ответил он и позвал полную женщину, наверное, жену. «Марьины здесь уже лет тридцать не живут» - «Сорок три года, я и есть Марьин» - «А у них девочка беленькая была, как она?» - «Это моя сестра, у нее двое взрослых детей, скоро бабушкой будет, в Москве сейчас живет» - «Надо же, а я вот всю жизнь в одной квартире»… Могилу бабушки на Славянском кладбище я нашел сразу и положил на нее букет георгинов, а к деду пришлось заезжать еще раз на обратном пути – в первый трех часов не хватило, чтобы найти… Через год мы с мамой съездили в Белебей и нашли могилы её бабушки – Марии Петровны и её дедушки – Алойса Иосифовича. Еще там растут две огромные столетние голубые ели, посаженные моим прадедом Алойсом. Может быть, Родина – это земля, в которой похоронены наши предки...

5. В Москве я живу с седьмого класса. После окончания восьмого упросил родителей отпустить в геологическую экспедицию – очень хотел стать геологом... Меня отпустили на все лето – муж троюродной тети как раз был начальником экспедиции где-то на границе Оренбургской области и Казахстана. Бить шурфы меня научил рабочий, которого я совсем не помню, зато помню его присказку: «дело нужно делать до конца!». Применительно к шурфу это означало, что одна из стенок, с которой потом геологи брали пробы грунта, должна быть идеально вертикальной, дно вычищено, а сбоку сделаны ступеньки, чтобы удобно было спускаться. Работать землекопом весь день на солнце – не самое простое дело, но я втянулся и через пару недель мог махать лопатой с утра дотемна, совершенно один в степи, а потом ждать грузовик, отвозивший геологов в лагерь. После работы было особенно приятно смотреть на огромные яркие звезды, слушать свист байбаков, а иногда мимо проходило стадо сайгаков и мои многочисленные детские страхи – темноты, одиночества, неизвестности - постепенно исчезали, уступая место любопытству и красоте природы. Кстати, красота не мешала мне, как и всем в партии, есть и байбаков, и сайгаков – вкусные… Так, незаметно для себя, хотя, наверное, заметно для окружающих, я и стал мужчиной. В самом конце сезона ко мне в комнату пришла повариха, крепкая деваха лет двадцати и стала подначивать – мол я с ней не справлюсь. Мне смешно стало – я ведь не только ямы рыл, но и борьбой занимался, поэтому броском через бедро припечатал ее на обе лопатки, еще и подстраховал, чтобы не ударилась. Она раскраснелась, рассмеялась и продолжала твердить – «не справишься!». «Странная какая» – думал я - «держу тебя на лопатках, ты даже дернуться не можешь, чего тебе еще надо». Подержал так, прижав к полу, минуты две и отпустил… В первый же день по приезде в Москву я встретился со школьным дружком – Борькой, который поделился своим летним открытием - как заниматься онанизмом. Я тоже попробовал, и у меня тоже получилось. Наработанное в степях определение «мужчина – тот, кто доводит свое дело до конца, сам за него отвечает, ничего не боится и никогда не сдается» разделяется не всеми: на первом курсе я поделился им с учительницей английского языка, которая язвительно ответила: «Запомни, мальчик, мужчина состоит из мужа и чина». Каждый остался при своем мнении, но пятерку я у нее получил. Мужчиной же соответственно собственному определению я еще долго не мог стать, поскольку, избавившись от детских страхов, еще долго носил в себе главный страх – страх смерти, который сказывался в ключевые моменты жизни… Если Родина – это место, где ты распрощался с детством, то для меня это степь Западного Казахстана.

6. Девятый класс я начал в новой школе – уже пятой по счету. В ней был сильный математический класс, куда я сдал вступительные экзамены, а параллельный класс был спортивный, в котором учились боксеры. Для них я стал идеальной грушей – не ложился с первого удара, не плакал, и не жаловался. Обычно в туалете меня встречали трое: один без лишних разговоров проводил спереди двоечку по морде, а когда я пытался вцепиться в него руками, получал сзади пару четких ударов по почкам, от которых и падал. Когда приходил в себя, в туалете никого не было, я умывался, шел на урок, говорил учителю, что упал, пока играл в футбол, и жизнь продолжалась. Учителя у нас были хорошие, и когда на третий раз, кандидаты в боксеры перестарались, разбили очки и раскровавили рожу больше, чем обычно, они сами провели воспитательную работу, и меня оставили в покое. В тот раз сломать меня не успели, хотя качество ударов по почкам до сих пор подтверждается на УЗИ. Если уж об этом зашла речь, был еще один случай в институте на первом курсе: я ходил в секцию классической борьбы, в которой большую часть времени качали шею на мостике, причем партнер садился сверху на живот. Однажды наш тренер – мастер спорта в полутяжелом весе - решил проверить, как я держу мостик, и придавил слегка, я держал, он добавил, я упрямо держал, тогда он завелся, навалился всерьез, в шее у меня что-то хрустнуло, а в глазах потемнело – грыжи всех шейных межпозвоночных дисков и сейчас удивляют врачей. Может, Родина – это место, где нас ломали физически, а иногда и морально. Если так – то это Москва.

7. Больше всех учителей в школе я любил биологиню, математика (не зря потом стал биомехаником!) и историка – больше всего запомнился его рассказ о битве на Калке – как монголы русских князей сначала обманом разгромили, потом обманом взяли в плен, и, наконец, пировали на еще живых, но беспомощных людях. Этот рассказ трогал до слез, мне казалось, что именно мои кости трещат под монгольскими задами, это меня обманули и унизили, это я умираю за Родину, на этот раз не маленькую, личную, а большую, общую Родину. Сейчас, вспоминая эту историю, воспринимаю ее как первый из многих подобных мифов, которые, затрагивая чувство патриотизма и вызывая бурные эмоции, заглушают разум и не отвечают на элементарные вопросы: почему, собственно, русские князья свои, а монголы – чужие, ведь во мне текут обе крови, а князья были варягами; почему русские – благородные, а монголы – подлые, ведь именно русские убили послов; почему поражение вследствие нерасторопности и несогласованности многочисленного русского войска, часть которого попала в засаду, а вторая даже не начала боя, приписывается обману. Сейчас эта битва воспринимается мной как стычка войскового спецназа с численно превосходящей местной братвой, которую пригласили на выездную разборку с тем же результатом... Может быть, понятие большой Родины тоже миф…

8. Что для меня никогда не было и никогда не будет мифом – это Великая Отечественная война с фашизмом. Слишком многих близких мне людей она затронула, слишком много слышал я от них были и боли, чтобы кто-то смог изменить мое восприятие своих и чужих. До сих пор не могу сдержать слез ни при виде эстетически безупречных фашистских парадов, ни при виде оборванного советского солдата из документалистики тех лет. Может быть, именно по этой причине мне чужды «глянец и гламур», а красивое английское слово fashion до сих пор ассоциируется не с модой, а с фашизмом. Помню навязчивые детские сны, в которых меня расстреливали из автоматов фашисты, а я бежал, полз, стоял, бросался на них, но неизменно очередь прошивала и тело, и ватничек, жизнь уходила, а я просыпался в полном ужасе… В моем восприятии войны с фашизмом не было победы – была неизбежная смерть за Родину. Может, это генетическая память, или атмосфера послевоенного времени, или все-таки некий элемент мифотворчества, когда я сам себя отождествлял с гибнущими киногероями. В фильме «Они сражались за Родину» я был солдатом, которого в окопе раздавил танк, но он, умирая, успевает бросить гранату, в ленте «В бой идут одни старики» я был юным Ромео, который смертельно раненым сажает самолет, даже в «Белом солнце пустыни» я, несмотря на юный возраст, ассоциировался с взорвавшимся Верещагиным с его знаменитым «мне за державу обидно!». Еще об эмоциях: когда я слышал или пел сам - «Пусть ярость благородная вскипает, как волна» – всякий раз, действительно, переполнялся яростью. Сейчас стараюсь не будить в себе зверя…

9. Другой опорой любви к большой Родине был спорт. Я сам почти каждый день играл в футбол и шахматы, выписывал газету «Советский спорт» и смотрел почти все спортивные передачи, их тогда было не очень много. В спорте все четко делилось на своих и чужих, и для меня самыми памятными были эпизоды, когда победа давалась невероятной, чрезмерной ценой («мы за ценой не постоим!»), со слезами на глазах, как у Родниной на Олимпиаде в США, тогда с ней, наверное, плакала вся страна, а я еще и пел во весь голос (назло американцам, зажавшим слова гимна): «Союз нерушимый республик свободных Сплотила навеки Великая Русь. Да здравствует созданный волей народов Единый, могучий Советский Союз!». Другой эпизод – серия матчей с канадскими профессионалами, которые были больше наших хоккеистов на голову, били их, ломали, и вроде шансов у наших не было, но щуплый Валерий Харламов лез сразу на двоих огромных самоуверенных канадских защитников, которые тогда казались мне двумя холеными эсэсовцами (прости, господи и канадцы!), продирался через них и уже в падении забрасывал шайбу под перекладину, как гранату в амбразуру. После этого уже не имело значения, что потом, уже в Москве, канадцы выиграли серию, все равно, наши – лучше!

11. После окончания девятого класса (как только родители отпустили!) я ушел на месяц в поход на байдарках в Карелию. Нюхча-Илекса-Вама-Водла – это, действительно, круто, а для неподготовленных школьников поход пятой категории просто был самоубийством, и только непомерная наглость, самоуверенность и везение позволили пройти большую часть пути. Порог Островец мы решили пройти без осмотра по правому рукаву, где по описанию была шивера, и разбили обе байдарки. Когда выползли на берег, заметили лесной пожар – туристы перед нами не погасили костер и мы часов пять гасили тлеющий в болоте торф, а весь следующий день через то же болото тащились с рюкзаками по 60 кг до ближайшей узкоколейки. В молодости препятствия только разжигают аппетит, поэтому водный туризм лет на пятнадцать стал родным и любимым видом отдыха: с апреля по октябрь я раз по десять в год ходил по подмосковным речкам в походы выходного дня, а летом на месяц уходил в большой поход, как правило, в Карелию, а район Ветреного Пояса, в конечном счете, узнал не хуже Москвы и полюбил не меньше и, конечно, прошел тот маршрут до конца, без единого обноса – и Падун, и непроходимый левый рукав порога Печки… Мне очень повезло – я еще застал те реки, воду из которых можно было пить, не выходя из байдарки… Однажды, в майском походе по Угре мы вышли на высокий красивый берег для перекуса, отойдя метров сто от берега заметили блиндаж, окопы, колючую проволоку, осколки снарядов и массу стреляных гильз. Стало страшно, как будто война еще не закончилась. Пройдя по реке еще километров десять, мы подошли к крошечной деревне в десять изб. "Где у вас магазин?" - спросили у женщины на берегу – "Нет у нас магазина", - "Как так?" – "Так дороги нет", - "А немцы у вас были?" – "Нет, только партизаны". Мы присмотрелись, действительно, в деревне не было ни электричества, ни Советской власти, да и Мамай сюда не дошел – вот оно, сердце России, подумал я. Если Родина - это место, которое ты лучше всего знаешь и больше других любишь, тогда для меня ею были леса, болота и реки бассейнов Волги, Северной Двины и Онеги.

12. После первого курса я случайно, но добровольно, попал в стройотряд на Камаз, не обычный маевский, хорошо организованный, почти профессиональный, а спешно собранный из разных вузов и техникумов отряд для авральной сдачи завода к очередному съезду КПСС – мне тогда казалось, что все молодые и сильные должны, как Павел Корчагин, героически трудиться ради большого общего дела. Работал я плотником-бетонщиком: сначала мы в вырытых траншеях строили опалубку из деревянных щитов высотой до трех метров, а потом заливали в нее бетон, получая фундамент под оборудование сложной формы. Бетон мы таскали на носилках, и когда его стало так много, что мы не успевали разгрузить один самосвал, а следующий уже ждал, я предложил таскать носилки бегом, а потом мы перешли на круглосуточный режим работы в две смены по двенадцать часов, а меня назначили комиссаром бригады и для обмена опытом послали на работу во вторую смену, так, что я бегал с носилками как заведенный 36 часов подряд, потом 12 часов спал и снова бегал 36 часов. Потом в отряде началась эпидемия дизентерии, каждое утро приезжала скорая и забирала очередную партию заболевших, и меня тоже хотели забрать, но начальство не отпустило – «этого нельзя»… В этом режиме, отряд потерявший больше половины бойцов, отпахал больше месяца, а вернувшись в Москву, я получил больше всех денег - 37 рублей 37 копеек за два месяца работы (нам заплатили по расценкам машинной заливки бетона), гипертонию, склонность к обморокам, а также иммунитет к призывам и лозунгам. С другой стороны, завод, хоть и горел, до сих пор работает, и наши фундаменты стоят, а значит и своими руками для Родины мне удалось сделать хоть что-то полезное.

13. Следующим летом мы вдвоем с институтским приятелем поехали на велосипедах в Сочи. Проезжая Воронеж, я узнал, что моя школьная знакомая уехала в студенческий отряд под Сочи собирать виноград и, конечно, решил туда заехать. Всю дорогу мы ели и спали в совершенно случайных местах, которые приглянутся. Больше всего запомнился обед на пшеничном поле в Краснодарском крае, где меня кормили вместе с комбайнерами, денег не взяли, но просили рассказать про Москву, Красную площадь и Мавзолей. Приятель после Ростова решил вернуться, а я уже совершенно один, с одним рюкзаком, спальником и палаткой покатил дальше. В Сочи я только успел раз искупаться, как меня тут же вытурил местный милиционер, который сказал, что я своим видом позорю город-курорт. Пришлось ехать в абхазское, а может, адыгейское, село, в котором располагался отряд воронежского университета, уже в темноте. В дом студенты меня не пустили – боялись местной шпаны, которая не заставила себя ждать и сразу начала задираться, выясняя, откуда взялся в их ауле такой борзый чужак в очках и на спортивном велосипеде. Из Москвы! – врешь – нет, а в Мавзолее был? – был! – расскажи – рассказал. Через полчаса я рассказывал про Москву для джигитов постарше, еще через час – для аксакалов. А на следующий день в ауле случилась дружба народов и даже воронежские девчата перестали, хотя бы на время, быть для местных джигитов желанной дичью. Наверное, именно тогда малая (Москва) и большая (СССР) Родины для меня были гармонично слиты…

14. Я застал лишь затихающие отзвуки великой космической гонки, в которой мы опередили американцев в первом полете и выходе человека в космос, они нас – в высадке человека на Луну, у нас был шанс отыграться на Марсе, но после смерти Королева космическая гонка выродилась в банальную гонку вооружений, а говорить о полете на Марс стало даже неприлично. Со второго курса института я работал на кафедре жизнеобеспечения летательных аппаратов, которой руководил Гай Ильич Северин – генеральный конструктор завода "Звезда", который разрабатывал и изготавливал космические скафандры, средства посадки и спасения космонавтов, катапультные кресла и много чего другого…Уже к пятому курсу мне удалось разработать собственную математическую модель реакции тела человека на ударные воздействия в виде многозвенника с вязко-упругими связями в шарнирах, которая позволяла рассчитывать траектории движения частей тела человека при катапультировании, ударе спускаемого аппарата или самолета о землю и т.п., а также в какой-то степени прогнозировать переносимость этих воздействий. У американцев были аналогичные модели и я, как мог, старался обогнать их в точности расчетов. Правда, у них каждые три года производительность компьютеров увеличивалась на порядок, а я все 15 лет проводил расчеты на одной и той же ЭВМ, поэтому ни улучшение алгоритмов расчетов, ни ночные бдения не позволяли за ними угнаться. По ночам никто не заставлял работать, да и денег за это не платили, но только ночью можно было получить подряд пять часов машинного времени, необходимого для завершения расчетов. Перед сдачей отчетов иногда приходилось не спать и не уходить с работы по трое суток. Очень любил я дежурить на кафедре в новогодние ночи - никто не мешал, а программу можно было запустить сразу на пятьдесят часов!Но в целом, к этому времени от былого энтузиазма большой гонки остались только воспоминания, и большинство сотрудников кафедры не делало ничего нового и, спасибо скажи, если не мешало тебе работать. Недаром в нашей лаборатории все эти годы пылился ни разу не летавший лунный модуль, как символ нашего общего интеллектуального поражения… Тем не менее, американцы были и наши общие, и мои личные враги, я давал присягу, и как лейтенант РВСН по приказу без колебаний заправил бы топливом баллистическую ракету, не разбираясь, куда она полетит и сколько боеголовок понесет с собой (по умолчанию считалось, что полетит она защищать нашу Родину)…

15. На двадцать пятом году жизни у меня случился серьезный кризис: мне казалось, что и на работе ничего толком не получается, и со своими пороками и страстями совладать не могу, и диссертация продвигается со скрипом, и второе образование в мехмате МГУ дается с трудом, и в личной жизни я никак не мог избавиться от зависимости от своей неразделенной любви и, кроме ее предмета, встречался еще с двумя девицами одновременно, не понимая, на ком из них жениться, что было просто мучительно, да и лицемерие общества заставляло переоценить свои общие взгляды на жизнь. Летом я плюнул на все дела и уехал на целых два месяца на Чукотку долбить шурфы в вечной мерзлоте в составе биолого-почвенной экспедиции, хорошо еще, что для почвоведов они были не такими глубокими, как для геологов… Наш палаточный лагерь располагался на берегу речки Пинейвеем примерно в двухстах километрах между Певеком и Билибино, ближе людей не было, только медведи и нескончаемая кочка с ударением на втором слоге, т.е. заболоченная бугристая тундра, заросшая мелким кустарником и травой, корни которых, сплетаясь и отталкиваясь от слоя вечной мерзлоты, образовывают подвижную кочку, на которой и стоять сложно, а идти – еще труднее. Как то раз, ближе к концу сезона, после рабочего дня я решил побродить по тундре и часов через пять, глубокой ночью оказался на безымянной вершине, километрах в десяти от лагеря. Было холодно, голодно, я порядком устал и решил отдохнуть наверху, где было чуть меньше мошки. Солнце стояло низко над горизонтом и на него можно было смотреть просто прищурив глаза (все остальное пространство было однородно серо-зеленым и ничто иное не привлекало внимания). Минут через десять я пришел в состояние полного спокойствия, отрешенности от текущих дел и чувств, после чего задал сам себе простой вопрос: «как жить?» и тут же получил на него исчерпывающий ответ: «просто работать»… Тогда я не знал, что у Бога на любой вопрос есть простой ответ, и не верил в Бога, но вернувшись в Москву, забыл о своей надуманной несчастной любви, объявил своим девицам, что должен с ними расстаться, так как для меня сейчас важнее работа, а не личная жизнь. Одна из девиц обиделась и ушла, а вторая сказала, что она понимает мое решение, и через полгода стала моей женой. В МГУ я отучился два курса и, освоив необходимые для работы курсы дифференциальных уравнений и численных методов, бросил учебу, полностью отдавшись работе. Следующие семь лет стали самыми продуктивными в моей жизни. С помощью своей математической модели я проводил расчеты катапультных кресел самолетов, амортизационных кресел спускаемых аппаратов, вертолетов, десантируемой бронетехники, средств пассивной безопасности автомобилей (привязных ремней и надувных подушек), всего уже и не вспомню. Причем я не искал работу – разработчики техники сами обращались ко мне с просьбой провести расчеты, которые позволяли сэкономить время натурных испытаний, а также снизить риск для жизни и здоровья испытателей. Иногда обращались совсем не по профилю, например, разработчики бронежилетов хотели, чтобы я с помощью своей модели рассчитал их проектные параметры. Модель для этой цели совсем не годилась, и я сначала отказался, но потом согласился посмотреть имевшиеся результаты испытаний бронежилетов на свиньях и, буквально за неделю, построил матрицу линейных преобразований размерностью 15*15, которая позволяла пересчитать данные, полученные на свиньях, в проектные параметры жилета, допустимые для людей. Бронежилет был испытан и сдан в кратчайшие сроки, запущен в серию и использовался в Афганистане, а я, в составе группы разработчиков, получил премию Ленинского Комсомола за работы в области эргономики и биомеханики… Если Родина – место, где человек нашел свое истинное я, то для меня это безымянная высота в верховьях Пинейвеема на Чукотке.

16. В 1989 году был пик моей научной карьеры: к этому году я не только защитил диссертацию и внедрил ее результаты на пяти предприятиях, включая "Звезду" и ВАЗ, но и согласовал проект создания межотраслевой лаборатории по биомеханике, стал руководителем своей группы (по сути – зародыша научной школы) и, наконец, победил в конкурсе на звание лучшего молодого ученого МАИ. Победитель этого конкурса должен был ехать на стажировку в США. Я вспомнил о своих главных конкурентах в Мичиганском Университете, написал им письмо и вскоре получил ответ, что они знают мои работы и рады будут моей стажировке. Тогда это казалось невероятным: большинство моих работ были засекречены, а о поездках за рубеж я даже не мечтал, да и американцы воспринимались скорее врагами, чем коллегами. Впрочем, тут же выяснилось, что партбюро моей собственной кафедры против моей поездки, а без его рекомендации выезд за границу невозможен. И тогда я сделал самую большую ошибку – вместо того, чтобы обратиться к Северину, своему научному руководителю, человеку дела, и объяснить, что работа в США на современных компьютерах позволит получить принципиально новые результаты, пошел к ректору института, наслушавшись его болтовни по телевизору о необходимости запрета партийных ячеек на предприятиях. На приеме ректор сказал, что не будет вмешиваться в мое дело, так как оно носит частный характер, а он решает общую проблему. В начале 1990 года на кафедре меня не утвердили в качестве старшего научного сотрудника и заставили в гневе совершить еще одну ошибку: написать заявление об увольнении «по собственному желанию». Так я в первый раз предал свое дело, а, следовательно, и свою Родину. Тогда мне казалось, что виной была зависть бездарей и бездельников, просиживающих штаны на кафедре, сейчас я понимаю, что просто тогда для меня личное самоутверждение и личная слава были, по сути, важнее самой работы, иначе я бы ее не бросил...

17. В начале 1989 года прошел слух, что детей, оставшихся сиротами после землетрясения в Спитаке, будут распределять по семьям москвичей. Я посоветовался с женой и пошел в райисполком писать заявление, а почему нет – у нас своих двое, да и зарабатывал я тогда на хоздоговорных работах уже очень прилично. Усыновить армянских детей нам не дали, но меня попросили поработать на сборе и упаковке вещей для пострадавших, где я и познакомился с некоторыми сотрудниками исполкома и районными депутатами. Это знакомство пригодилось через год, когда я никак не мог найти работу по специальности, в исполкоме мне сказали, что в коммунальном хозяйстве основная проблема – невозможность точного учета теплопотребления и непомерные дотации на теплоснабжение. Подумаешь проблема – я же работал на кафедре жизнеобеспечения, на которой, в том числе, занимались проектированием систем обеспечения теплового режима (СОТР) для космических аппаратов. Я зарегистрировал малое предприятие, привлек в него еще одного кафедрального изгоя, как раз специалиста по СОТР – Томского Владимира Алексеевича, заключил, без каких-либо откатов, договор с районным ремонтным управлением, и уже в конце 1991 года мы установили уникальные системы учета теплопотребления по всему Гагаринскому району Москвы, причем теплосчетчики ставили не в домах или квартирах, а на ЦТП и снабжали их автоматизированной системой сбора и хранения информации на персональных компьютерах, что и поныне в диковинку. Первые же месяцы эксплуатации дали многомиллионную экономию дотаций на тепло и солидные доходы нашему предприятию, но одновременно выявили колоссальные приписки в счетах Мосэнерго, доходящие до 80%, т.е. теплопотребление завышалось в пять раз! Как потом выяснилось, эти приписки позволяли списывать эшелоны мазута, которые потом продавались на биржах через подставные фирмы, поэтому руководство Мосэнерго быстро опомнилось, уволило специалистов, принимавших наши системы, и перестало принимать в эксплуатацию вновь установленные. Я написал заявление мэру Москвы о возникшей проблеме и вскоре встретился с его помощником. На следующий день после встречи мне на домашний телефон позвонили, сообщили, как зовут моих детей, в какой школе они учатся и посоветовали забыть о теплосчетчиках, если я хочу, чтобы они жили. Угроза была серьезной, а мне было не впервой бросать свое дело, и при первой возможности в начале 1993 года я перешел на работу в московский филиал Челябкомзембанка, наверное, подсознательно в тот момент деньги для меня были важнее дела, а, следовательно, и Родины.

18. У меня было достаточно наработанной творческой энергии, чтобы и в банке заниматься новациями – сначала я придумал как с выгодой использовать остатки от межфилиальных оборотов на рынке межбанковских кредитов, потом разработал правила этого рынка, затем одну из первых методик расчета лимитов, наконец, учредил клуб дилеров с утопическим лозунгом: «банки приходят и уходят, а дилеры остаются». Деньги тогда доставались так легко, что мне было стыдно о них думать, а неучтенный откат я каждый день приносил в банк в авоське и отдавал управляющей филиалом, которая делила наличку между всеми сотрудниками, включая кассиров и уборщиц, пропорционально окладам, которые отличались всего в два раза (минимальный от максимального). Однажды тесть-шахтер попросил показать ему как работают банкиры: посидел десять часов без обеда в углу кабинета на диванчике, посмотрел как ловко я болтаю сразу по трем телефонам, посчитал, сколько посетителей прошло через кабинет, сколько чашек кофе выпито, сколько сигарет выкурено и с уважением сказал на обратном пути: "тяжелая у тебя работа!". Впрочем, это веселье длилось не очень долго, и постепенно я стал делать карьеру в более крупных банках в качестве наемного менеджера, испытывая уже не тягу к деньгам, а тягу к власти. Как-то постепенно, незаметно для самого себя, с каждым годом, власти становилось все больше, а творчества все меньше. К сорока годам я потерял вообще все желания, казалось, что всего, чего хотел, уже достиг, а из души вдруг выплеснулась исповедь в стихах "Я - из жирных, самодовольных" и т.д. Закончилось это закономерным фиаско – после кризиса 1998 года меня вышвырнули на улицу без выходного пособия, без работы, без денег, без ставшей ненужной профессии, без будущего, без Родины.

19. Двадцать шестого апреля Одна тысяча девятьсот девяносто девятого года я четыре часа лежал под общим наркозом в операционной Тридцать первой городской клинической больницы, а хирург мыл и штопал мои кишки, устраняя последствия перитонита. Очнувшись в реанимации, я вспомнил, как сначала долго летел по спирали в черном пространстве с остановившимся светом звезд, а потом оказался в комнате с голубыми стенами и потолком. В комнате стоял большой светлый прямоугольный стол со скамьями вдоль длинных сторон, а на них сидели двое в белых одеждах с удивительно спокойными, даже бесстрастными лицами. Я сел напротив и сразу узнал обоих – это были Иисус и Павел. Мне хотелось остаться с ними, но они сказали – рано тебе еще… По сути, эта клиническая смерть была равна моральной смерти человека без Бога, человека без дела, человека без команды, человека без Родины, на могиле которого можно было написать эпитафию: «Прошел проверку славой, деньгами и властью с неудовлетворительным результатом». Хотя я этого долго не понимал, очнулся я уже другим человеком, которому предстояло заново найти себе Бога, дело, команду и Родину.

20. Вернувшись немного назад, вспоминаю, как в 1992 году навсегда уезжал в Австралию мой школьный друг Алеша. Сердце мое разрывалось от боли: с одной стороны, мне казалось, что я больше никогда не увижу друга, а, с другой стороны, в моих глазах он был предателем Родины – уезжал как раз в то время, когда наше поколение должно было брать и брало на себя ответственность за судьбу своей страны… Собственно, за все девяностые мы и отвечаем. Как ни пытаются объяснить развал СССР происками врагов, следует признать, что именно тогдашние тридцатилетние, искренне желавшие перемен, равенства возможностей, открытости, правды, ходившие на демонстрации, голосовавшие, входившие во всевозможные Советы и правительства, отчаянно бравшиеся за незнакомые им дела от бизнеса до управления государством и силовыми структурами, выпустили всю свою творческую энергию и юношеский задор в бессмысленный гудок и, в конечном итоге, сами потеряли свою страну (если, конечно, не считать самых циничных, бессовестных и наглых, успевших урвать себе персональный кусок от общего достояния). Главной причиной бездарно упущенных возможностей нашего поколения было, на мой взгляд, его тотальное безверие, которое приводило к тому, что у каждого была своя правда, свой путь, своя цель, а единого Бога не было, а следовательно, не было общего вектора для сложения разнонаправленных индивидуальных сил. Гоняясь за призрачными ложными личными целями, мы впустую тратили свою энергию и понемногу, сами того не замечая, теряли истинные ценности: кто любимую женщину, кто любимых друзей, кто любимую работу, кто любимую семью, кто любимую страну, кто любимые идеалы, а зачастую - всё вместе, а все вместе потеряли и общие идеалы, и общие достижения, и общую Родину. Едва ли не единственным достижением девяностых, доживших до настоящего времени, осталась возможность свободного выезда за границу.

21. Первый раз за границу мы с семьей попали в марте 1996 года - купил сдуру таймшер, и теперь уже пятнадцать лет почти каждую весну летаем в Андалусию, как к себе на дачу. Ах, как же она хороша в это время года! В Москве в конце марта всюду серый снег, грязь, холод и толпы мрачных людей, а там голубое море, горы, сплошь заросшие оливами, цветущие апельсиновые деревья вперемежку с созревшими плодами, плюс двадцать пять, карнавальные шествия на Пасху, и каждый встречный обязательно ответит на твою улыбку. Каждый год мы берем напрокат машину и нет ни одного местечка от Кадиса и Хереса до Севильи, Кордобы, Гранады и Альмерии, где бы мы не побывали, были и дальше, в Португалии (в Фаро, Сетубале и Лиссабоне), в Мадриде, в Толедо, в Валенсии и даже в Барселоне, но по Андалусии мне легче провести экскурсию, чем по Подмосковью, а в родной Фуэнгероле нас знают во всех ресторанах и магазинах, расположенных на набережной Пасео Маритимо. Сколько раз, сидя ночью в ресторане над обрывом в Михасе, я показывал своим друзьям на светящиеся огни на побережье и говорил – вон наш дом! А как классно, угорая от аромата роз в садах Альгамбры, вспомнить Вознесенского: «Есть русская интеллигенция. Вы думали – нет? Есть. Не масса индифферентная, а совесть страны и честь». Может быть, потеряв Родину в России, я обрел ее кусочек в Испании…

22. В конце 1996 года мы с женой, расхрабрившись, полетели на край света к Алеше в Австралию. Там, действительно, все наоборот: Новый год встречают не на холоде под елкой, а в жару на пляже, вместо елки - араукарии, дед Мороз ездит не на оленях, а на серфе или в каноэ, вода в раковине закручивается против часовой стрелки, медведи совсем маленькие и тормознутые, а совсем не страшные, как у нас, кузнечики намного крупнее наших и сумчатые, а верхом мы ездили на зеленых черепахах, а не на вьючных животных, и даже радугу видели с рогами, повернутыми вверх. Мы побывали и в Сиднее, и в Канберре, и в Кернсе, и на Зеленом острове в Большом Барьерном рифе, и в Голубых горах, где растут совершенно русские рыжики, и, наконец, Алеша отвез нас на ягодную ферму, где можно было до отвала есть с кустов малину, смородину, клубнику, ежевику, а платить только за ягоды, собранные в корзинки. Именно на этой ферме, разомлев от съеденных ягод, январской жары и счастья дружеского общения, лежа под кустом ежевики и наблюдая мирную возню броненосца, я вспомнил это давно забытое детское ощущение дедова сада: «удобно, безопасно, сытно и видно далеко».

23. Новое тысячелетие мы отмечали в Финляндии, на льду озера, где тысячи сплоченных единой радостью людей самых разных национальностей угощали друг друга шампанским и желали друг другу «Хэппи миллениум!», а в сентябре снова полетели в Австралию, на этот раз, смотреть Олимпиаду - 2000. Первым делом мы купили в Сиднее российский флаг и ходили с ним на все состязания, а после них, когда к вечеру холодало, я заворачивался в него и шатался в разноцветной, радостно возбужденной толпе. Нашим спортсменам не очень везло на той Олимпиаде: Хоркина упала с брусьев прямо под нашей трибуной, а Карелин проиграл американцу финал на наших глазах, но и в дни побед, и в дни поражений мы с гордостью носили свой флаг. Была и забавная история: на встрече Дементьевой с местной теннисисткой мы сидели довольно далеко, но друг мой, Миша, заметил свободные места на вип-трибуне и потащил меня туда. Это были места спонсоров Олимпиады – пивоваренной компании, и когда соседи - сотрудники компании увидели нас с российским флагом, они спросили – "А вы, собственно, кто?" – "Мы – потребители" - гордо ответил я, и простодушные австралийцы, подумали, что мы получили билеты за победу в каком-нибудь конкурсе потребителей и нас надо поддерживать. Мы быстро обучили их кричать хором «Россия-вперед!» и вместе с пивоварами согласованно перекричали разрозненную австралийскую публику. Понятно, что Дементьева в тот день победила. Недавно в Москве, с тем же Мишей мы ходили в «Олимпийский» болеть за наших теннисистов, встречавшихся с аргентинцами, за которых приезжал болеть Марадона. Он был в меньшинстве, но его группа поддержки была активней разрозненной российской публики. Мы с Мишей и нашим заслуженным флагом пытались завести свою трибуну, но услышали только шипение молодой эстетки сзади – "Что вы все время трясете тряпкой" – "полегче с флагом!" - осадил ее я, но энтузиазм она остудила порядком, встречу наши проиграли, а после нее уже не хотелось идти, гордо завернувшись в свой флаг, как на сиднейской Олимпиаде. Впрочем, лжепатриотизм футбольных болельщиков, пугающих в Лужниках приезжие команды флагами с разъяренным медведем, нравится мне еще меньше аполитичного шипения эстетов.

24. В сентябре 2004 года мой тогдашний друг Дима пригласил меня на выходные на грибы и рыбалку к своему приятелю -лесопромышленнику в Устьянский район Архангельской области, который встретил нас, показал сохнувшие срубы, поселил в своем поместье на берегу Устьи, попарил в бане, дал лодку и снасти для рыбалки, а попутно рассказал, что расчистил родник в лесу, построил рядом часовню и посадил в нее сторожа, который круглогодично убирает мусор, а в райцентре построил лыжную базу для ребят и балетную школу для девочек. Это казалось невероятным, пока мы сами не увидели своими глазами. На следующий день нам дали машину и проводника, который отвез нас в сосновый бор собирать грибы, а что их собирать: огромные ядреные боровики, больше килограмма весом каждый, просто усеяли весь бор – четыре гриба срезал и корзина – полная! Погода стояла на удивление жаркая, я даже купался в речке и, заполнив все корзины, просто лег на мох, глядя на небо и вершины сосен. "Не так плохо прожита жизнь" - подумал я про себя, - "Ну да, только курить брось!" – услышал внутри себя ироничный голос. Курил я к тому дню ровно тридцать лет по три пачки в день и, как и любой курильщик, много раз безуспешно пытался бросить, но тогда сразу понял, что в этот раз навсегда, только договорился сам с собой, что докурю все свои запасы сигарет, потом брошу, так и сделал. Скоро семь лет как не курю… Вернувшись после сбора грибов в поместье в самом благостном состоянии духа , мы включили спутниковое ТВ и попали на прямую трансляцию Беслана: ожесточенные люди, одни ради ложного долга, другие ради ложной веры, стреляли в детей. Для меня своих среди них не было, нет «был один, который не стрелял» - он закрыл своим телом ребенка и погиб.

25. Бросив курить, я, как и все, начал толстеть. Чтобы держать себя в форме, пришлось больше плавать (больше бегать уже не позволяло больное средце). Плавать туда – сюда больше получаса занятие довольно скучное, пришлось думать о насущном и, немного, о вечном. Что такое метаболизм, мне было хорошо известно еще со времен кафедры жизнеобеспечения и, понимая, что если не удается израсходовать всю полученную энергию, следует уменьшить ее потребление, я решил попробовать регулярно голодать, собственно, и наши животные предки регулярно голодали, не должно это быть слишком вредно, думал я. Начать решил с понедельника, а то в выходные всегда переедаешь в гостях, действительно, довольно быстро почувствовал результат (вес снизился, самочувствие улучшилось), понравилось, добавил к понедельнику четверг. Уже пять лет по понедельникам и четвергам ничего не ем, только пью чай и кефир. Развивая тему метаболизма во время своих ежедневных утренних заплывов, я задался вопросом, почему, собственно, русский народ-богоносец, судящий не умом, а сердцем, так не любит жирных и богатых, и нашел на него ответ. Как правило, и то и другое свидетельствует о том, что человек потребляет больше, чем сам производит, неважно, продуктов или эмоций, материальных или духовных ценностей. Нарушение эквивалентного обмена не только приводит к появлению обездоленных, но и вредит здоровью «сверхпотребителя», причем и физическому, и умственному, и духовному. Постепенно я пришел к универсальному понятию поста, т.е. добровольного самоограничения и отказа не только и не столько от пищи насущной или скоромной, но и от всего необязательного, ненужного, чрезмерного, излишнего, однако нужного, а может и необходимого, для других людей. Понятие поста включает в себя также и очищение тела, ума и души от всего низкого, вредного, чрезмерного. Нет универсального поста и нет универсального очищения, подходящего для каждого человека. Каждый человек должен самостоятельно слушать и слышать свое тело, свой разум, свою душу и понять, что для них необходимо, а что – излишне и, следовательно, вредно.

26. Летом 2006 года мы с женой поехали в Лондон. Стояла небывалая для Англии жара за тридцать градусов, а мы взяли гостиницу без кондиционеров, спать от духоты и шума было невозможно. Один из первых дней мы целиком провели в Британском музее. Сначала прошлись по нему с экскурсией, потом глаза зацепились за икону, вывезенную англичанами из Архангельска, она была такой родной, как будто стояла в доме моей прабабушки или писана была моим пра-прадедушкой. "Мародеры! – подумал я об англичанах, - ограбили весь мир!" Потом неожиданно такое же чувство возникло в греческом зале, потом в египетском, индийском, китайском, персидском, т.е. я буквально чувствовал свою генетическую связь с творцами произведений, вывезенных со всей огромной Евразии от Кореи и Вьетнама до Испании и Норвегии, а вот американские, африканские, японские и английские вещи такого родственного чувства не вызывали, хотя тоже были чудо как хороши. Так мы ходили по музею до закрытия, проверяя мою генетическую память. Душной ночью после посещения Британского музея мне приснился сложносочиненный сон, будто я – ополченец из русского войска, стоящего на берегу Угры, сплю накануне боя и вижу во сне завтрашнюю битву: стою в строю товарищей, держу выкованную своими руками пику, а на нас несется, как саранча, бесконечная монгольская конница, а самый шустрый уже врубился и хлещет своей саблей так, что головы летят, как капуста. Уперся я пикой в землю и поддел живчика острием в солнечное сплетение так, что вылетел он из седла и повис на пике, как мошка на игле, глянул ему в узкие глаза, да увидел в них собственную смерть – успел таки махнуть своей саблей напоследок проклятый монгол. Проснулся я наутро – ушли монголы без боя, вернулся домой к жене, рассказал ей обо сне ужасном, да зачали с ней в ту же ночь мальчонку, чтобы не перевелись защитники земли русской. Потом я проснулся, снова заснул и увидел продолжение, будто лечу я как птица на коне со своими монгольскими товарищами на дреколья русского ополчения, ладный, молодой, сильный, никто не сможет остановить, и вдруг дикая боль пронзает живот, и неведомая сила выбрасывает из седла – вижу круглые глаза русского, из последних сил рублю чуть выше ворота рубахи и напоследок вижу как катится его голова по полю, просыпаюсь в ужасе предчувствия верной смерти – хан Ахмад дал приказ уходить. Радость великая – вернусь домой, первым делом сделаю себе наследника, чтобы не прервался на мне славный род богатырей… Через пару дней, поостыв и подумав хорошенько, я простил англичан, - кто, кроме них, смог бы сохранить все богатство мира в одном месте для потомков всех народов.

27. Я продолжал плавать и обдумывать прочитанные книги и пережитые события и потихоньку отвечать самому себе на главные вопросы. При этом я все меньше проводил аналитических выкладок, все меньше строил логических выводов, все больше погружался в медитацию. Молитва, она же медитация, это прямое, без посредников, обращение к высокому в себе, к богу в себе и, следовательно, к единому Богу за любовью, за верой, за сотворчеством, за поддержкой, за откровением. Нет универсальных слов молитвы и техник медитации. Каждый человек сам должен понять себя, свои цели, свое предназначение, свой путь. Человек, освоивший технику медитации, но не очистивший свое тело, свой мозг и свою душу, получит ложные сигналы. Несколько раз перечтя и сопоставив Ветхий и Новый заветы, я долго не мог понять, как столь разные подходы и противоположные мысли могут жить под одной обложкой. Наконец осознал, что в первое время, будучи слабым, христианство просто мимикрировало под иудаизм, а потом уже не могло сбросить с себя маску, прикипевшую к лицу. Особенно меня возмущали Моисеевы заповеди, абсолютно неприемлемые в современном мире, но лицемерно, вопреки Иисусу, воспроизводящиеся не только иудеями, но и христианами. Пришлось написать свои собственные десять заповедей. В 2007 году мы с женой летали на свадьбу наших родственников в Армению. Во время венчания молодых в храме святой Шогакат в Эчмиадзине в нестекленное окно проникло жаркое южное солнце и пропекло мне мозги так, что по возвращению пришлось заповеди доработать, вот они:
1. Веруй в свое предназначение, в высокое в себе, в бога в себе, ибо жизнь без веры бессмысленна и бесполезна.
2. Работай, даже в субботу, ибо суть жизни твоей в полезной работе. Избегай безделья и вредной работы.
3. 3най, думай и понимай, прежде всего, себя и предназначение свое, ибо как иначе обрести смысл и отличить полезную работу от вредной.
4. Чувствуй, сопереживай и наслаждайся, ибо нет духовной работы и жизни без чувств.
5. Совершенствуй себя и мир вокруг себя и самостоятельно и в союзе с близкими тебе людьми.
6. Люби и не предавай ни близких тебе ни далеких, но, в первую очередь, – себя и свое предназначение (высокое в себе, бога в себе).
7. Отвечай за близких тебе и за далеких, но, в первую очередь, – за себя и свое предназначение.
8. Не лицемерь и не лги ни близким тебе ни далеким, но, главное, - себе самому.
9. Не теряй надежды.
10. Живи, пока можешь, и жизнь давай другим, ибо смысл жизни – в самой жизни.

28. В январе 2008 года мы с женой и дочерью ездили в Израиль и, конечно, первым делом поехали креститься в реке Иордан, где местный кибуц устроил запруду, продавал рубахи для крещения и сдавал в аренду ящички для одежды. Было довольно холодно, но все мы честно троекратно окунулись в воду с головой и были вознаграждены: почти как в Новом завете появились две белые чайки и стали кружиться над нами. Мне кажется, это был неплохой знак. Потом мы посетили храм Благовещенья в Назарете и наслаждались иконами, собранными со всего мира, в которых Иисус изображался с яркими национальными чертами тех стран, где писалась икона, в частности, на бразильской он был черненьким, на японской – узкоглазым, а на украинской – с чубом! Это было чудесно, и поневоле вспоминался Блейк: «Христос, которого я чту, Не ровня твоему Христу. С горбатым носом твой Христос, А мой, как я, слегка курнос». Потом мы побывали в Нетании, Иерусалиме, Эйлате, заехали в Петру и вернулись в Тель-Авив. Нам очень хотелось побывать в церкви Рождества в Вифлееме, который находится на палестинской территории, в чем нам помог Израэль Шамир. Он был диссидентом в СССР, уехал в Израиль и остался диссидентом в Израиле, приняв православие и публично сочувствуя арабам. Он отвез нас на своей машине сначала в Вифлеем, а потом мы прошли с ним вместе весь крестный путь в Иерусалиме, начиная с нулевой станции, которую обычные экскурсоводы не показывают, поскольку это место в стороне от собственно крестного пути, но именно там Пилат вопрошал Иисуса: «Что есть истина». Теперь на этом месте находятся гаражи, небольшая площадка выложена брусчаткой и там, где якобы стоял Христос, в булыжниках заметны небольшие выбоины. В выбоинах были грязь и вода. Я опустился на колени, вычерпал воду и вытер грязь руками. Потом вытер одну руку о другую, они сразу стали чистыми, а на следующий день прошла экзема на пальцах рук, которая мучила меня лет пять, а еще, я теперь знаю, что есть истина: «Предел суммы знаний при интеллектуальной работе, стремящейся к бесконечности".

29. В январе 2009 года мы с женой ездили в гости к своим немецким друзьям и на биатлон в Оберхоф и Рупольдинг и объехали в общей сложности больше тридцати городов южнее линии Франкфурт-Дрезден. Зима была необычно холодной, мы три часа гуляли по заснеженным лесам Рейнланд-Пфальца в пятнадцатиградусный мороз (ночью было двадцать), которые выглядели совсем как подмосковные, пока не встретили двух немцев – они с помощью трех машин: минитрактора, грузовой и специальной лесопильной убирали сухие сучья. Я тут же вспомнил загаженные, замусоренные, больные леса и реки вокруг псевдоэлитных коттеджных поселков в Подмосковье, какая разница, увы, не в нашу пользу! А потом мы наслаждались великолепными лесами в Тюрингии, Саксонии, Баварии. В Эрфурт мы приехали поздно, после этапа в Оберхофе устали, Танюша легла спать, а я вышел немного погулять в полнолуние, попал на соборную площадь и просто задохнулся от восторга: так гармонично вписывался собор и обычные жилые дома в подлунный мир! Это было одно из немногих мест на планете, где творения рук человеческих, на мой взгляд, могли соперничать с творениями господними – лесом, горами, реками и озерами. Потом мы заехали в Вальхаллу – германский Парфенон, стоящий в лесу на высоком берегу Дуная, поклонились Копернику, Канту, Гете и Эйнштейну и подивились, что кроме нас не было ни одного посетителя. Впрочем, когда мы уже уезжали со стоянки, подъехала еще одна русская семья и мы им показали дорогу к храму славы немцев. На трибуны в Рупольдинге, мы приехали почти за час до соревнований, но они были уже полностью забиты немцами. Билеты были без номеров, поэтому мы просто пытались вклиниться на свободное место, но при любой нашей попытке подойти к какому-то ряду, немцы сдвигались и шипели "Найн!" Я был со своим заслуженным российским флагом и, похоже, это их тоже раздражало. Я обратился по-английски к билетеру, показывая свои билеты и требуя найти для нас место на трибуне, но он махнул рукой прочь и ответил что-то по-немецки, из чего я понял только одно слово, знакомое по фильмам про войну – "Шнель!" "Ах, ты фашистская гнида!" – по-русски завелся я, и он исчез, но найти брешь во враждебном немецком строю нам все равно не удалось и пришлось идти вниз, где не было немецкого единства и национальной ненависти, а была многонациональная толпа, такая же доброжелательная, как на сиднейской Олимпиаде, многоцветье флагов, радостные лица, внимание и забота о ближнем. Гонка началась, немцы болели за немцев, а мы вовсю болели за наших, то есть за всех – за норвежцев, чехов, французов, русских, словенцев, шведов и все-таки переорали фрицев, поскольку только всем миром и можно победить призрак фашизма. Наутро после гонки я вышел из нашей гостиницы недалеко от озера Кимзее. Было морозно, тихо, стоял густой туман, и я незаметно очутился на кладбище, где на аккуратных однотипных могилах сплошь стояли даты: 1922-1944, 1923-1945 и т.п. Я вспомнил бетонные стеллы в наших селах и городках с длинными списками павших и такими же датами. Я зашел в пустую кирху, купил в автомате свечку и зажег ее в память всех павших: не только русских и немцев. А днем мы приехали в Мюнхен, туман развеялся, и там уже была весна и солнце, как символ конца страшного призрака.

30. В 2010 году я получил простой ответ на свой самый главный вопрос «Что есть Бог?» Это просто творец, созидатель. «Где он находится?» Везде и всегда – в каждой травинке, в каждой песчинке, в каждой Галактике, в каждой Вселенной, в каждом человеке, наконец. «Как его узнать?» По делам его, его творениям. «Как его почувствовать?» Через бога в себе, который есть у каждого человека, как потребность творить новое, доселе неизведанное, как свою внутреннюю творческую энергию. «Как его представить?» Как предел бесконечной суммы всех творческих существ во Вселенной, или представьте каждое отдельное творческое существо в виде капли, а единого Бога – в виде безбрежного океана. «Как прийти к Богу?» Через творческий труд, пост, молитву. «В чем заключается подобие Бога и человека?» В способности человека к творческой работе: чем больше выполненная человеком творческая работа – физическая, интеллектуальная и эмоциональная, тем ближе он к Богу-творцу всего сущего. Свое понимание бога в себе и единого Бога я услышал и записал в Сверхновом завете, который выложил в интернет и дарю всем нуждающимся в вере. А еще я научился зарабатывать деньги, продавая собранную информацию, а не собственное здоровье или бессмертную душу. Почувствовав общность бога в себе и единого Бога, я избавился от страха смерти, да и что ее бояться человеку, который уже умирал. И эпитафию я себе придумал лучше прежней: «Смерть, смерть! Что смерть? Любовь – вот это да!».

31. Наконец, я понял, что для человека и человечества, пока мы еще не расселились в космосе по разным галактикам, есть только одна Родина, которую следует любить и беречь как собственную маму – это планета Земля. Воздух Земли, ее вода, ее почва, семена и споры растений, птицы, рыбы, животные не знают границ, и люди обязаны сохранять их для себя и своих детей и не должны делить их. Люди по природе своей объединяются в многочисленные группы по самым разным признакам: по роду, по происхождению, по уровню доходов, полу, профессии, возрасту, спортивным клубам, уровню образования, верованиям, национальности, гражданству. Однако любое такое объединение живых существ несет в себе зерна ксенофобии, раздора, соперничества и противоборства с другими группами, отличными от «нашей». Возможна только одна общность всех разумных, созидающих, чувствующих и саморазвивающихся живых существ, неделимая на «своих» и «чужих», «наших» и «ненаших» - общность существ, подобных единому Богу, нашедших его самостоятельно, каждый по-своему, в своих делах, в своих мыслях и своих чувствах. Впрочем, ту же общность можно определить по-иному – как совокупность всех составных частей, слагаемых, элементов, детей единого Бога. Если посмотреть на снимки Земли из космоса, видно, как прекрасна она всюду, где не видно следов человеческой деятельности, которые покрывают ее и расползаются, как раковые клетки. Впрочем, из этого правила есть исключения: египетские пирамиды, храмы разных конфессий, мосты и даже некоторые плотины, построенные истинными творцами, не уродуют, а украшают Землю. Почему – потому что большинство людей потребляет и гадит намного больше, чем производит, а созидатели – творят больше, чем потребляют. Так не бывает, возразит любой грамотный материалист, это же система с кпд больше единицы. Конечно, такого не может быть в косной материи, отвечу я, в соответствии с законами сохранения и деградации энергии, вся вселенная должна была бы давно выгореть, если бы в ней не существовал источник бесконечной энергии, который я и называю единым Богом. Теперь я нашел свою Родину – планету Земля, свое Дело – нести благую весть о Сверхновом завете, свою команду – всех созидателей, своего Бога – единого.

Наша Родина - красавица!

32. Каждый человек в своей основе не столько богоподобный творец, сколько обычное животное, руководствующееся животными инстинктами: самосохранения, продолжения рода и стайным. Те люди, в которых сильнее инстинкт самосохранения, становятся «Дельцами», продолжения рода – «Воинами», стайным – «Жрецами». Как правило, в каждом человеке есть комбинация всех этих инстинктов, которыми очень легко манипулировать, по сути дрессировать людей, используя ложные, но желанные для большинства цели: деньги (собственность) для дельцов, слава для воинов, власть – для жрецов. Каждому ребенку от рождения дан божий дар творчества, но немногие способны развить его, а при стремлении к ложным целям способность к творчеству постепенно сходит на нет. В истории человечества считанные сотни людей смогли на деле поставить собственное творчество выше собственных инстинктов, и только благодаря им человечество хоть в чем-то стало отличаться от волчьей стаи. К сожалению, пока это отклонение очень незначительно и, как показывает история фашизма, даже вполне образованные люди легко превращаются в зверей. Истинная борьба между богом и дьяволом происходит постоянно в душе каждого человека, как борьба между тягой к созиданию и насилием, между истиной и ложью, между творческой работой и ленью. Однако, дьявол – не ровня Богу! Нет Бога доброго и равного ему бога злого. Есть свет и его отсутствие. Смерть не равновелика жизни, а попросту ее отсутствие. Есть истина и есть ее незнание или искажение. Ложь не имеет иного значения, кроме отрицания истины. Также и зло есть просто отрицание добра. Нет темных и светлых сил, нет светлых душ и темных душ. Есть души, открывшие бога в себе, и есть души, Бога не познавшие, как деревья, не видевшие солнца, растущие в тени, все равно растут только благодаря солнечному свету. Для просветленной души нет врагов, есть только братья. Нет справедливых войн – все войны братоубийственны. Дьявол получает шанс, только если творческая энергия человека израсходована в пустой погоне за ложными целями, что, увы, происходит не так редко… Недавно (еще до погрома на Манежной площади) жена рассказала, что встретила в метро группу одинаково одетых молодых людей, сквернословящих и выкрикивающих лозунги «Россия – для русских, Москва - для москвичей!». Она обратилась к милиционеру, который пожал плечами: «Подумаешь, ничего страшного, это просто футбольные болельщики». Неправда, это не футбольные болельщики, это фашистское быдло, также как любая свора, кричащая «Германия – для немцев», или «Кавказ - для кавказцев», или «Израиль – для евреев», или «Америка – для американцев». И это страшно, и бороться с этим нужно и можно лишь всем миром, когда много разных флагов и много разных народов и много разных идеологий противостоят одному флагу, или одному народу, или одной идеологии, возомнившей себя выше других. Избегайте толп с одним лозунгом, одной идеей, одной национальности, с одним флагом, одним рулевым, однородных – это всегда первый шаг к фашизму. Я несколько раз был в толпах радостных, счастливых, теплых, добрых – на демонстрациях 1989 года в Москве, на сиднейской Олимпиаде, в Финляндии на миллениум, на биатлоне в Рупольдинге – всегда это были толпы гетерогенные, с разными лицами, в разной одежде, с разными мыслями, разными флагами, объединенными лишь общим делом или одним интересом.

33. В СССР была футбольная команда «Спартак», за которую я болел, как и весь советский народ (военные болели за «ЦСКА», силовики – за «Динамо», автомобилисты – за «Торпедо», железнодорожники - за «Локомотив», провинциалы – за свои местные клубы, а все остальные, т.е. народ, именно за «Спартак»). Народность «Спартака» определялась еще и тем, что за него играли не лучшие игроки, которых, как правило, забирали или в «ЦСКА», или в «Динамо», а, в основном, свои воспитанники, сильные, прежде всего, своей приверженностью клубу и командным духом. За тот «Спартак», от которого осталось только название, не просто болели, им гордились, его любили, потому что в нем играли свои ребята, такие же, что гоняли мяч в каждом московском дворе, и каждый пацан мог представить себя в спартаковской футболке, и многие мечтали хоть раз выйти на большое поле, хотя бы на замену… Та команда, составленная из «своих», безвозвратно канула в Лету, но мне хочется составить команду, которая могла бы сыграть за нашу Родину – планету Земля, которой я мог бы гордиться и за которую мечтал бы сыграть или хотя бы разок выйти на замену. В ворота я бы поставил Пифагора (он никогда не подведет!), в защиту – Будду, Иисуса, Павла и Магомеда (они отлично понимают и дополняют друг друга!), в центре поля – Архимеда (опорником), Ньютона и Эйнштейна - на фланги (очень работоспособные, физически крепкие ребята!), в атаку – Омара Хайяма, Амадея Моцарта и Сашу Пушкина (большей креативности я и представить не могу!).